Иоанна Хмелевская - За семью печатями [Миллион в портфеле]
Чудовищно скупая и при этом с большими амбициями, Богуся всячески скрывала свою прижимистость. Властная и ревнивая, она и эти качества старалась прикрыть кажущейся заботой о муже и семье. Угрюмая, молчаливая и необщительная, она и мужа пыталась лишить общения с друзьями-приятелями, охотнее всего приковав бы благоверного к батарее парового отопления и в то же время заставляя его искать нужные и полезные знакомства. Такие противоречия усиливали раздражительность пани Богуславы, доводя её до нервного расстройства. Ко всему этому работала она в приёмном покое больницы и в её обязанности входило давать посетителям справки и вообще информацию. Будучи по натуре скрытной и недоброжелательной, Богуся терпеть не могла что бы то ни было сообщать людям, поэтому сведения о времени приёма главного врача или номере рентгеновского кабинета ей приходилось когтями вырывать из глубин собственного естества. А уж чтобы улыбнуться посетителю или больному.., такое ей дорого обходилось. И не столько ей, сколько другим людям, обратившимся за справкой. Почему администрация больниц и поликлиник сажает в справочных бюро подобных баб — понять невозможно.
Правда, пани Богуслава обладала и достоинствами. Она была прекрасной хозяйкой, дом её блистал прямо-таки больничной чистотой, готовила она превосходно, никогда не болела и отличалась исключительной выносливостью. А также красотой, если кому-то нравятся могучие голубоглазые блондинки, пышущие здоровьем, которым есть на чем посидеть и чем подышать. Хлюп как раз любил таких женщин. А кроме того, он очень любил поесть.
Вот почему Хлюп во всем подчинялся своей половине и изо всех сил старался скрыть от неё контакты с приятелем, столь ею не любимым. Понятно, что встречи и даже разговоры однокашников по вышеизложенным причинам стали весьма ограниченны, от чего оба страдали, ибо с детства привыкли делиться друг с другом и радостями, и горестями и во всем советоваться. Карпинский понимал друга, сочувствовал ему и звонить старался только на службу, когда же приходилось звонить Хлюпу домой, прибегал к такому фортелю: услышав в трубке голос ворчливой супруги приятеля, включал автоответчик с заранее записанным текстом, и официальный дамский голос произносил: «Говорит секретарь директора Яцека Настай. Пан директор желает говорить с Северином Хлюпом». Ответственная секретарша несуществующего директора повторяла эти две фразы до одурения, пока к телефону не подходил сам Хлюп, или отключалась, выяснив, что того нет дома. Если Северин поднимал трубку, то разговаривал с Карпинским крайне почтительно: «А, господин директор, очень рад. Слушаю вас». И потом любопытная мегера могла уловить лишь «да» или «нет».
К счастью, пани Богуслава работала посменно, у неё случались дежурства в приёмном покое, на работу выходила то утром, то вечером, и иногда её по целым дням не было дома. Тогда приятели могли посидеть себе за кружкой пива и поговорить от души. Причём не обязательно в пивной, можно было устроиться даже у Хлюпа. Приёмные дети Северина в данном случае держали сторону отца и некоторых указаний мамули не выполняли.
Вот так в общих чертах обстояло дело, когда сообщник принёс Карпинскому его долю заработанного. Доля была уложена в неимоверно тяжёлый старый портфель могучих размеров и состояла из двух толстенных стопок стодолларовых купюр, двадцати килограммов золотых монет в виде увесистых колбасок и небольшой коробочки с весело поблёскивающими алмазами. Общая стоимость содержимого портфеля тянула на двадцать два миллиарда злотых тогдашними деньгами.
От Карпинского сообщник направился прямиком в аэропорт и уже через два часа летел в Амстердам. Карпинский ещё задумчиво сидел над портфелем, ломая голову, где бы его спрятать, когда в дверь кабинета заглянула вернувшаяся с работы дочь Эльжбета.
— Папуля, Клепа явился, — шёпотом предостерегла она отца. — Пришёл следом за мной. Если что надо спрятать — давай по-быстрому, я его задержу в гостиной.
У Карпинского от ужаса по спине поползли мурашки. Клепа, тот самый шурин, от которого следовало прятать все мало-мальски ценное! Разумеется, Клепой его прозвали в доме Карпинского, при крещении он получил нормальное имя Зигмунт. Надо же было явиться этому клептоману именно теперь, когда в доме появился портфель с сокровищами! Прямо проклятие какое-то.
Услышав страшное сообщение, Карпинский совсем пал духом и даже не встал со своего места, лишь глубже затолкал под стол портфель и поставил на него ноги. Хорошо сообщнику — перевёл денежки в надёжный банк и сам теперь летит в нормальную страну, а как быть ему со своими капиталами?
В кабинет вошла Кристина, будущая жена, и плотно прикрыла за собой дверь.
— Просто ума не приложу, что делать, — пожаловалась она. — Мы с тобой разъезжаемся, а одной Эльжбете с Клепой не совладать. Есть какая идея?
В оцепеневшем мозгу Карпинского что-то сдвинулось. И в самом деле, Кристина, работавшая в издательстве, наутро должна была лететь в Краков на книжную ярмарку, а он отправлялся в Ольштын за новой телефонной установкой для банка, в котором работал. Не скажешь ведь главе фирмы, что не можешь ехать из-за шурина. Эльжбета не должна пропускать лекции, она на ответственном втором курсе политехнического. Холера! Есть, правда, ещё приходящая домработница, так она на ночь возвращается в семью, к мужу и детям. Как все фатально складывается! Надо же было сообщнику принести портфель именно сегодня! Надо же было этому распроклятому шурину заявиться именно сегодня! А теперь следует что-то предпринимать, и немедленно!
— Давай скажем ему, что все уезжаем и запираем квартиру, — выдвинул предложение Карпинский.
Сердито пожав плечами, Кристина покачала головой.
— Ты что, Клепу не знаешь? Обрадуется, как свинья дождю. Головой ручаюсь — у него давно имеются запасные ключи.
— Тогда забрать с собой все ценное… Кристина сделала неудачную попытку саркастически рассмеяться.
— И моё манто тоже? Теперь, в мае? Все видеокассеты, самые ценные книги, пишущую машинку? Твою геологическую коллекцию? Бижутерию ещё туда-сюда, хотя не хотелось бы таскаться с ней по командировкам.
Карпинский внутренне поднапрягся и выдал идею:
— Попроси Витовскую задержаться завтра подольше, до моего возвращения, а я постараюсь в Ольштыне все провернуть поскорее. К вечеру обернусь. А пока меня не будет, они на пару с Эльжбетой присмотрят за Клепой.
— Эльжбете надо быть на лекциях.
— Пропустит один день, что ж делать.
— Ну ладно, — неохотно согласилась Кристина. — Тогда пусть и мои, и Эльжбетины драгоценности Витовская заберёт сегодня домой. Господи, ну за что нам такая мука! Неужели ты не в состоянии раз и навсегда выгнать этого паршивца?
Карпинский вдруг ощутил в себе небывалую дотоле решимость выставить из квартиры настырного шурина. Хотя бы с помощью полиции. Минутку, как же полиция, когда у него под ногами такие ценности, добытые преступным путём? Столько денег, что хватит им всем до конца дней, не надо думать ни о манто, ни о видеокассетах, вообще ни о чем. Надо лишь решить, как сберечь богатство.
Кристина отправилась стеречь имущество и не спускать глаз с жулика, а её будущий муж, не снимая ног с драгоценного портфеля, отчаянно искал выход. Забрать портфель с собой? Придётся по причине тяжести оставлять его в машине. А если украдут машину? По приезде в Ольштын сдать в банковский сейф? Возникнут ненужные подозрения.
И вот наконец в голову пришла счастливая мысль: спасение можно найти лишь у старого испытанного друга. Карпинский схватил телефонную трубку.
— Это я, — сказал он, услышав голос Хлюпа.
— Рад вас слышать, пан директор! — радостно отозвался тот.
Это означало, что пани Богуслава дома и бдит, как всегда.
У Карпинского не было ни сил, ни времени разыгрывать конспиратора.
— Сева, слушай, тут у меня дома есть одна вещь, которую никак не оставишь, потому что заявился шурин, а я уезжаю. Не подержишь её у себя до тех пор, пока он не выкатится?
— Да, — не раздумывая, ответил верный Друг.
— Тогда я подвезу её куда-нибудь поближе к твоему дому. Страшно тяжёлая, холера! Сможешь сейчас ненадолго выйти?
— Да.
— Минут через пятнадцать, хорошо? Я подъеду со стороны улицы Статковского.
— Никак невозможно, пан директор.
— Что невозможно? Через пятнадцать минут или со стороны Статковского?
— Нет.
— Через пятнадцать минут…
— Да.
— Значит, со стороны Статковского не можешь?
— Увы, не могу, пан директор.
— А где можешь?
Поскольку в распоряжении Хлюпа имелись лишь краткие «да» или «нет» и ничего не говорящие «пан директор», определить место встречи оказалось затруднительно. Он сделал осторожную попытку внести некоторое разнообразие в свою лексику.
— И это будет конец, пан Яцек! — с отчаянной решимостью произнёс Хлюп.
